Затворник из горной твердыни [= Человек в высоком замке] - Филип Дик

Тело из «иня», душа из «яня». Сочетание металла и огня. Внешнего и внутреннего. Целый микрокосм у меня на ладони.

И что это за пространство, о котором говорит мне эта вещица? Восхождения ввысь. К небесам. А время? Светлого мира перемен. Да, этот кусочек металла извергнул свой дух — свет. И мое внимание приковано к нему — я не в состоянии отвести взор. Он приворожил меня, гипнотически очертив вокруг себя мерцающую сферу, мне уже неподвластную. И мне уже не отделаться от этой вещицы, как и не избавиться и от гипноза.

А вот скажи мне теперь всю правду, обратился он к вещице. Теперь, когда завлекла меня ты в свою западню. Я хочу услышать твой голос, источающий ослепительно яркий белый свет, такой, какой мы предполагаем увидеть только в «чистилище» загробного существования на своем пути к нирване. Но я не хочу дожидаться смерти, отторжения своей души от тела, когда она начинает скитаться в поисках нового для себя вместилища. Среди устрашающих и милосердных божеств. Мы пройдем мимо них, так же, как и пройдем мимо дымящихся огней. И совокупляющихся пар. Пройдем мимо всего, кроме этого света. Я готов без всякого страха увидеть этот свет. Ты видишь — я даже и не думаю закрывать глаза.

Я ощущаю, как горячие ветры кармы подхватили меня. И все же я остаюсь здесь. Значит, правильным было мое воспитание и вся подготовка в течение жизни: я не должен в страхе отпрянуть от чистого белого света, ибо если я это сделаю, мне не достигнуть нирваны, я снова попаду в цикл рождения и смерти, никогда не познаю свободы, никогда не получу избавления. Покрывало Майи — богини обольщения и иллюзий индуистов — падет на меня еще раз, если…

Свет пропал.

В руке у него был всего лишь тусклый серебряный треугольник. Чья-то тень отсекла солнце. Тагоми поднял глаза.

Рядом со скамьей стоял, улыбаясь, высокий полисмен в синем мундире.

— А? — вздрогнув от испуга, спросил Тагоми.

— Я просто смотрю, как вы трудитесь над этой головоломкой. — Полисмен двинулся было дальше.

— Головоломка? — повторил, как эхо, Тагоми. — Нет, это не головоломка.

— Разве это не одна из тех проволочных головоломок, где нужно разъединить отдельные части? У моего парня их целая куча. Некоторые очень трудные, — сказал полисмен и пошел по дорожке прочь.

Все испорчено, подумал Тагоми. Пропал. Мой шанс достичь нирваны. Из-за вмешательства белого варвара, этого неандертальца-«янки». Этот недочеловек предположил, что я убиваю время над пустой детской забавой.

Поднявшись со скамьи, он нетвердо прошел несколько шагов. Надо успокоиться. Ведь это же самый мерзкий расизм, характерный больше для представителей низших классов, этот агрессивно шовинистический выпад, недостойный меня.

Немыслимые, совершенно неизбывные страсти схлестнулись у меня в груди. Он медленно брел через парк. Надо двигаться, не останавливаясь. Очищение в движении.

Парк кончился. Он стоял на тротуаре Кэрни-стрит. Вокруг грохот уличного движения. Тагоми приостановился у бордюра.

Что-то не видно велокэбов. Он побрел по тротуару, слился с потоком пешеходов. Никогда их нельзя поймать, когда остро нуждаешься.

Боже, а что это такое? Он замер, открыв рот от изумления при виде чудовищно уродливого видения на фоне ясного неба. Нечто подобное кошмарным американским горкам, повисшим в воздухе и уничтожившим всю перспективу. Грандиозное сооружение из металла и бетона, вздыбившееся высоко в воздух.

Тагоми обратился к одному из прохожих, худощавому мужчине в мягком костюме.

— Что это? — спросил он, показывая на странное сооружение.

Мужчина ухмыльнулся.

— Жуть, не правда ли? Это портовый путепровод. Очень многие считают, что он испортил пейзаж.

— Я никогда не видел его раньше, — заметил Тагоми.

— Вам повезло, — сказал мужчина и поспешил дальше.

Безумный сон, надо скорее проснуться. И куда это сегодня подевались велокэбы? Он пошел быстрее. Все вокруг было каким-то унылым, в темно-сизой дымке, будто порождение загробного мира. Запах гари. Тусклые серые здания, такие же тротуары, бешеный ритм толпы куда-то спешащих пешеходов. И до сих пор ни единого велокэба.

— Кэб! — громко крикнул он, пробираясь сквозь толпу дальше. Безнадежно. Одни машины и автобусы. Автомобили, больше напоминающие к кие-то отвратительные огромные машины уничтожения, все какой-то непривычной формы. Он старался не смотреть на них. Это искажение моих зрительных восприятий особо зловещего свойства. Мои тревоги поразили мои чувства восприятия пространства. Горизонт, искривившись, перестал представлять из себя ровную линию. Подобно неизлечимому астигматизму, нагрянувшему без упреждающих симптомов.

Надо обрести передышку. Впереди — грязная забегаловка. Внутри только белые, все что-то пьют. Тагоми толкнул деревянные створки. Запах кофе. Громко надрывается в углу нелепый музыкальный ящик. Он весь съежился и стал проталкиваться к стойке. Все места заняты белыми. Тагоми громко окликнул присутствующих. Несколько белых подняли голову. Но никто не поднялся с своего места. Никто не уступил ему свой стул. Они просто продолжали пить.

— Я настаиваю! — громко потребовал Тагоми от первого же белого. Он кричал ему прямо в ухо.

Мужчина отложил в сторону чашку кофе и произнес:

— Поосторожнее, Тодзио.

Тагоми посмотрел на других белых. Все наблюдали за происходящим с враждебным выражением на лицах. И никто даже не пошевелился.

Вот оно, царство мертвых, подумал Тагоми. Горячие ветры занесли меня кто знает куда. Это видение — чего? Способна ли душа выдержать это? Да, «Книга Мертвых» готовит нас к этому; после смерти, мы, похоже, увидим многих других, но все они покажутся враждебными нам. Каждый сам по себе. Никто никому не придет на помощь. Ужасное путешествие — и всегда второе рождение сопровождается страданиями, которые готов вынести мятущийся, надломленный дух. Это все иллюзия.

Он поспешил прочь от стойки. Створки дверей захлопнулись за ним — он снова стоял на тротуаре. Где я? Вне моего мира, моего пространства и времени. Это серебряный треугольник завел меня сюда, выбив из колеи. Порвались мои якорные цепи, и теперь ничто меня не удерживает. Вот расплата за мои попытки. Урок навечно. Почему это так всегда хочется видеть обратное тому, что на самом деле воспринимаешь? Почему не хочешь верить своим органам чувств? В результате чего можно совсем заблудиться и ходить потерянным, без всяких указателей и ориентиров.

Это гипнотическое состояние. Внимание, как способность разума, настолько ослабляется, что наступает сумеречное состояние; мир воспринимается единственно в символическом, обобщенном виде вперемежку с подсознательными, идущими изнутри видениями. Типичное для гипноза — внушенный сомнамбулизм. Нужно прекратить это страшное соскальзывание в царство теней и тем самым обрести снова ощущение своей индивидуальности.

Он стал ощупывать карманы в поисках серебряного треугольника. Исчез. Забыл на скамейке в парке, вместе с портфелем. Катастрофа.

Втянув голову низко в плечи, он побежал по тротуару назад, к парку.

Полудремлющие бездельники с удивлением смотрели на него, когда он бежал по парковым дорожкам. Вот, эта скамья. И все так же прислоненный к спинке его портфель. Никаких следов серебряного треугольника. Он стал искать. Вот он. Упал в траву. И лежал там незаметно. Там, куда в ярости он его зашвырнул.

Он сел на скамью, чтобы перевести дух.

Сосредоточься снова на серебряном треугольнике, повелел он себе, когда дыхание успокоилось. Не своди с него глаз и считай. При счете «десять» издай какой-нибудь неожиданный звук. «Проснись!», например.

Дурацкие фантазии эскапистского толка. Подражание скорее более пагубным аспектам юности, чем изначальному наивному простодушию детства. Как раз то, что я так или иначе заслуживаю.

Во всем этом моя собственная вина. Тут не было умысла со стороны мистера Чилдэна или мастеровых, изготовивших эту безделушку. Достойно порицания мое собственное неуемное нетерпение. Понимания нельзя достичь принуждением.

Он сосчитал до десяти, медленно, громко, затем резко вскочил на ноги.

— Проклятая глупость, — раздраженно произнес Тагоми.

Туман прояснился.

Он осторожно осмотрелся. Расплывчатость, как будто, прошла. Только теперь он по достоинству ценит слова Святого Павла в своем послании к коринфянам о том, что мы смотрим как бы сквозь тусклое стекло. Это не метафора, это проницательный намек на свойственное нам искажение зрения. Астигматизм изначально нам присущ; наше пространство и наше время — это творения нашего собственного душевного мира, и они частенько нас подводят — сродни острому воспалению среднего уха.

Время от времени нас куда-то странным образом кренит, нарушается чувство равновесия.

Он снова опустился на скамью, спрятал серебряную безделицу в карман пальто и так сидел с портфелем на коленях. Что я должен сделать теперь, решил он, пойти и проверить это чудовищное сооружение — как его назвал тот человек — портовый путепровод. Просматривается ли оно все еще?